Её позывной — Чечня, и она 11 лет на фронте. Профессия Юлии Толстоусовой — снайпер и оператор БПЛА. А ещё она художник и иллюстратор, чьи выставки проходят не только в России, но и за границей. Как война стала делом жизни, и как её рисунок спас жизнь бойцу, она рассказала в эксклюзивном интервью RT.
Юлия Толстоусова родом из Макеевки, окончила Донбасскую национальную академию строительства и архитектуры. Воспитывает двух дочерей. В 2014 году ушла на фронт снайпером, позже сменив винтовку на пульт БПЛА. В перерывах между боями рисовала портреты своих сослуживцев. Часть этих рисунков стала основой для персональных выставок, которые проходят по России. Также Юлия создала обложки ко многим книгам, самая известная из которых — поэма «Шахтёрская дочь» Анны Ревякиной. На будущий год запланирован выход артбука с полной коллекцией фронтовых работ. О том, как война изменила её жизнь, Юлия поведала RT.
— Расскажите о своей жизни и творчестве до ухода на фронт. Семья, мечты, планы?
— Она была совсем иной: скучной, привычной и предсказуемой. У меня была работа по специальности, на которую я училась (архитектор). Не то чтобы я была от неё без ума, но это было стабильно, знакомо. Растила старшую дочь, окуналась в домашние хлопоты, была замужем, не строила грандиозных планов и не витала в облаках. Мечты не простирались дальше «квартиру отремонтировать» или «на море летом выбраться». Эти однообразные будни, состоящие из одних и тех же маршрутов, разговоров и дел, казались данностью. Иногда, конечно, накатывало чувство, что всё это какой-то бесконечный «день сурка», но я гнала эти мысли прочь — нужно было жить, решать текущие проблемы.
С творчеством у меня и вовсе были сложные отношения. В институтские годы меня так достали «самовыражением», что я возненавидела сам процесс. Помню эти бесконечные этюды, постановки, рисование горшков и гипсовых голов… Настоящая каторга, которая выжала все соки и убила всякое желание творить. После диплома я с облегчением закинула свои мольберты и альбомы на дальнюю полку, заверив себя, что в моей размеренной жизни им больше нет места.
Тогда мне казалось, что эта серая повседневность и есть взрослая, настоящая жизнь. Я и подумать не могла, что всё это «как у всех» будет перечёркнуто одним махом. Война не стала для меня трагедией тогда, не является она ею и сейчас. Скорее — глотком свежего воздуха.
— Помните свои мысли и чувства, когда начался «евромайдан»?
— Предчувствие войны витало над Донбассом ещё с 2004 года. В тот период я лишилась всех приятелей с территории «настоящей» Украины, и как-то резко из моды вышел оранжевый цвет.
Зимой 2013-го «титульная нация», раскачанная деньгами и наркотой, которые щедрой рукой раздавали западные кураторы, вновь подняла голову. С Майдана повеяло смрадом палёных шин, крови и ненависти… Война протянула свои цепкие щупальца и к моему Донецку. Уже полыхал Одесский дом профсоюзов, к Славянску подтянули «Грады» и танки, а многим всё ещё не верилось, что нелегитимная украинская власть во главе с Турчиновым прикажет стрелять в мирных жителей городов, не желавших предавать свою русскость, свою историю. Было страшно… Мне — так точно.
Из городов хлынули вереницы беженцев. Одни направлялись на территорию Украины в надежде, что ополчение долго против армии не продержится, и они смогут вернуться в свои дома. А другие, и их было большинство, предпочли уехать в Россию.
Тогда все они казались мне предателями. Я могла понять стариков и женщин с малышами на руках, но когда в машине с надписью «Дети» ехали здоровые мужики, это было для меня разрывом шаблона. Они бежали без оглядки, спасая свои — на мой тогдашний взгляд — ничего не стоящие жизни. Впрочем, почему только тогда? И спустя эти 11 лет жизнь этих «пятисотых» для меня не стоит ничего.
И в то же время из-за «ленточки» к нам на помощь спешили неравнодушные люди: воины, медики, волонтёры и военкоры. Не только россияне протянули нам руку помощи. Представители всех народов СССР и зарубежья встали с нами плечом к плечу в стремлении остановить уничтожение нас, нашего языка и национальной идентичности.
«Выдержка и стальные нервы»
— С началом боевых действий в Донбассе вы ушли на фронт снайпером. Крайне мужественный для женщины поступок. Даже отчаянный. Почему выбрали именно эту специальность, и как к этому отнеслись родственники?
— Как сказала мама: «А кто меня спрашивал?». Это, конечно, шутка, но в нашей семье не принято влиять на чужой выбор. Она до сих пор переживает, безусловно, но куда деваться?
Для меня тогда это было единственно возможным выбором. Я считаю, что женщина на войне — это стрелок, связист или медик, а в современной войне — ещё и оператор дрона. Мне хотелось быть в самой гуще событий, так что выбор естественным образом пал на винтовку.
Сейчас ненависти как таковой к противнику уже не осталось, скорее уважение, а тогда, в силу юных лет, отсутствия жизненного опыта и склонности бросаться из крайности в крайность, ненависть ещё грела душу, убеждая меня в правильности выбранного пути. Но ни тогда, ни сейчас о своём решении я не жалею, повернись время вспять, я бы поступила точно так же.
— Через что вам пришлось пройти за эти 11 лет?
— Я прошла многие горячие точки — Иловайск, Горловку, Мариуполь Докучаевск, Купянск, Угледар, Артёмовск, Соледар, Ясиноватая, Авдеевка, Курская область… Проще сказать, где меня не было. На должности снайпера я числилась вплоть до 2022 года, пока не сменила винтовку на пульт БПЛА. Переквалифицировалась прежде всего потому, что профессия снайпера в современных военных реалиях утратила свою актуальность. Сейчас воюют дроны и артиллерия. Для снайпера нет дистанций и возможностей, плюс тепловизоры и ночники демаскируют.
— Снайпер — очень закрытая профессия. Но если их личности и становятся известными публике, то чаще всего звучат женские имена. Как вы думаете, почему?
— Ещё со времён Великой Отечественной женщины-снайперы зарекомендовали себя с лучшей стороны. В силу природных особенностей мы в среднем выносливее, обладаем более острыми органами чувств — зрением, слухом, обонянием. Мы, как правило, более ответственны в выполнении поставленных задач, действуем осмотрительнее и хладнокровнее. Да и смекалки, и изобретательности у нас не отнять.
— Бывают ли у снайпера невыполнимые задачи?
— Судьба уберегла меня от командиров-идиотов и подобных поручений. За все годы своей военной карьеры, будь то работа снайпером или оператором БПЛА, я не припомню ни одного подобного случая.
— Что самое главное в этой профессии, помимо меткости? Хладнокровие? Терпение?
— Самое главное — это всё-таки высокая точность стрельбы на различных дистанциях. Человек должен отличаться выдержкой и стальными нервами, наблюдательностью, тактическим и аналитическим мышлением. Желательно при этом ещё уметь работать в команде и быть коммуникабельным.
— Вы знали, кто именно ваш противник?
— Как-то не принято у нас знакомиться лично, а понять, кто твой оппонент, по звуку выстрела — мягко говоря, сложновато. Снайперские дуэли скорее миф, чем реальность. Да, мы слышали в радиоперехватах женские голоса, несколько раз натыкались на трупы, но все они «задвухсотились» благодаря усилиям нашей артиллерии.
— Были ли острые моменты, когда вы были на волоске от смерти? Или профессия снайпера всегда про это?
— Как писал мой любимый Булгаков: «Да, человек смертен, но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чём фокус!» На войне просто увеличивается такая вероятность и от профессии практически не зависит.
— Есть ли в принципе место состраданию в этой профессии? Знакома ли вам ситуация «рука дрогнула»?
— Нет, таких моментов не было.
Есть задача — её нужно выполнять. Бывали ситуации, когда с поставленными задачами я не справлялась, но причиной тому был исключительно недостаток квалификации и опыта. Слабоволие и сочувствие к противнику? Это не про меня.
— Кто вас учил управлять дроном?
— Всё, что я сегодня знаю и умею в области БПЛА, — это заслуга исключительно одного человека. Товарищ с позывным Стажёр заложил базу, на которой я начала формироваться как специалист, дал тягу к самосовершенствованию и развил интерес к профессии. Мне он сначала показался надменным и высокомерным, но ему прощалось, потому что это был опытный пилот, прошедший «Вагнер». Стоило ему сказать, что завтра пойдём «летать», как я уже с раннего утра стояла у него над душой. Потом он просто включал пульт и отдавал его мне со словами: «По ходу разберёшься». Причём передача мне пульта могла происходить в самых разных условиях: на ЛБС, под свист пуль и разрывы снарядов, лёжа мордой в грязи. Школа была суровой, но я очень благодарна ему за всё, что он для меня сделал. И до сих пор это один из самых близких мне людей.
— Есть ли отличия для вас — в плане участия в боевых действиях — между СВО и первыми годами войны в Донбассе?
— Не знаю, насколько вообще корректно сравнивать эти события. Та пора, когда мы шли на танки буквально с палками и камнями, и теперешнее положение дел, когда оружие настоящее, да и опыт даёт о себе знать — это несоизмеримые вещи.
— Были моменты, когда вы уходили с фронта, а потом возвращались?
— Всякое бывало. Иногда нужно отдыхать, с семьёй побыть, выспаться.
«Я верю в сказку»
— Вы пишете фронтовые портреты товарищей. Есть ли те, что вам особенно дороги?
— Все, кого я запечатлеваю, так или иначе оставили след в моей жизни. Все они по-своему любимые, с каждым из этих портретов связана отдельная история. Например, однажды рисунок спас жизнь бойцу. Подарила портрет в рамке с плотной металлической подложкой, он его положил в карман за сиденьем. А когда в машину прилетел FPV-дрон, то эта рама задержала осколки, только шею бойцу посекло. Он потом звонил, благодарил, мы давно дружим.
— Вы также создаёте иллюстрации к книгам, часть вашего творчества посвящена славянской мифологии. Откуда это взялось?
— Большинство моих знакомых, впрочем, как и я сама, причисляют меня к не верящим ни во что циникам. И это отчасти действительно так. Я не верю, например, что в мире остались бескорыстная дружба, любовь и справедливость. Негодяи продолжают жить и радоваться, а многих добрых и честных людей прибрала к себе старуха с косой. Но я верю в сказку. Назовём так суеверия, мифы и легенды, переполняющие мою голову. Всё это, наверное, и является толчком к моим иллюстрациям. Так же, как для военных сюжетов служат источником вдохновения мои друзья.
— Что изменилось в вас за время, проведённое на фронте?
— Я не вижу в себе никаких радикальных изменений до и после. Просто повзрослела. Это работа, такая же, как и все прочие. Да, связанная с определёнными рисками, возможно большими, чем остальные. Но не будем забывать и о том, что в мировом рейтинге самых опасных профессий военные стоят аж на шестом месте.
— Что самое сложное для женщины в условиях боевых действий?
— Отсутствие возможности помыться. Хотя в ДНР, где воды нет уже четыре года, не такая это уже и сложность. Что дома воды нет, что на работе — даже, наверное, на работе это чуть полегче сделать.
— Какие самые тяжёлые моменты вам пришлось пережить за это время?
— Когда гибнут близкие друзья. С этим я всё никак не научусь мириться и каждый раз очень остро воспринимаю потери. Хотя каждый из нас прекрасно отдаёт отчёт в том, чем он занимается и чем всё это может закончиться. К чему драматизировать? Все там будем рано или поздно.
— Думали ли вы, чем будете заниматься после окончания СВО?
— Я не строю столь далеко идущих планов. До отпуска бы дожить — уже хорошо. И пока я не найду якоря, способного удержать меня на месте, я надеюсь продолжать работу. Четыре стены и потолок в гордом одиночестве — точно не то, чего я хочу.
Средний рейтингЕще нет оценок 
